ПАМЯТИ МИХАИЛА УЛЬЯНОВА

Не стало Михаила Ульянова, Великого Актера советской театральной школы. Что бы ни говорили любители авангарда – нет, не дотягивают нынешние, даже очень талантливые ребята до высоты полета корифеев театра и кино середины двадцатого века! Да, Титаны сцены уходят…
Помянем же Актера добрыми словами!

В память о Великом Актере привожу здесь два наброска о неожиданных встречах с ним. Это отрывки из моего цикла «Трепач».



НЕМНОГО О ТОПОГРАФИИ ИЛИ КАК НИКОЛКА ПОПИСАЛ НА ТЕАТР ВАХТАНГОВА

Мы с моим другом и сослуживцем Николкой как-то были проездом в Москве, возвращаясь из командировки, из Белоруссии. И остановились в столице на три дня. Да так удачно! Прикиньте: в те времена (конец восьмидесятых) остановиться почти за бесплатно в Москве! Впрочем, все по порядку.
Стало быть, пришли мы к нашему московскому начальству - не начальству, но так, из одного же министерства, и говорим:
- А не могли бы вы Людмила Семеновна, устроить нас в Москве на пару дней? В общагу, скажем, а то в гостинице – не в протык!
- А и то, - ответствует директриса, - в общагу – фиг! А вот есть у меня друг, Вася, может он вам и поможет. Вот я ему сейчас позвоню.
- Алё, говорит, - Вася, тут у меня периферийщики казахстанские, ага, двое. Пристроить бы. Ага, ага, ага. – И трубку кладет.
- Чешите, - говорит, - на площадь Революции, в метро. Там, - говорит, - возле скульптурной группы революционных матросов с маузерами, вас и будет ждать Василий. А в руке у него, чтобы узнали, будет свежий номер «Комсомолки». И у вас тоже должен быть такой же.
«Ну, детектив», - подумали мы про себя, а вслух сказали:
- Спасибо! И вот вам шоколадка!
Приехали в метро. Действительно, стоят скульптурные группы революционного пролетариата с маузерами. А Василия нет. Ждем-пождем. Как вдруг подходит этакая дореволюционная парочка: дед да баба, но только городской интеллигентский вариант: старичок в канотье, а-ля Старик Хоттабыч, а бабуля – вылитая старуха Шепокляк, вся сама из-под себя в розанчиках, в шляпке, тоже с фруктами, и с макияжем на сморщенной мордашке. А в руках у пары - туды их в качель! - «Комсомолка»! Мы с Николкой сперва засомневались, сдуру не спросили у директрисы, сколько Васе лет. Хотя, может быть, это и он! Газета-то в руках! Посовещались, подождали еще минут пять – нет Василия. А старички дореволюционные стоят и на нас тоже глядят. И тоже перешептываются! Тут я подхожу к старику и говорю:
- Вы папаша, конечно, извините, но Вы не Василий ли?
- Нет, - ответствует старик в канотье, - я Лазарь Моисеевич, а это Берта Рафаиловна, моя супруга! А Вы разве не от Сигизмунда Феликсовича, насчет польского гарнитура?
- Все! -   Думаю, - влипли! Сейчас еще вспомнит про славянский шкаф. С тумбочкой.
- Нет, говорю! Обознались мы с Вами, наверное!
- Жаль, жаль, батенька! - Лазарь Моисеевич смеется мелким местечковым смешком, обнажая великолепные импортные протезы. – Да не шпионы мы! Нам бы срочно гарнитур продать, едем, знаете ли, на историческую родину. Вот покупатели назначили встречу, как в детективе! Кстати, а вам не нужен гарнитур?
В это время кто-то трогает меня за руку:
- Казахстанцы?
- Они самые! – передо мной парнишка лет 25, худощавый, интеллигентный:
- Я - Василий!
Мы киваем старой еврейской паре и желаем им сбыть гарнитур поскорей и подороже.
А Василий берет быка за рога и говорит:
- На сколько нужна квартира?
- Дня на два-три.
- Заметано! Для начала – «БББ»!
- Не поняли?- не понимаем мы.
- Ну, бутылка, банка, батон!
Хорошее начало! Идем старыми московскими переулками. Видим мощнейшую очередь у одного из винно-водочных магазинов. Вестимо – пора лигачевской борьбы со «змием»! Вася берет у нас необходимую сумму на водку с «винтом», банку килек и батон и буром входит в очередь, откуда на него вопят трехслойным московским матом и пытаются выкинуть. Но не тут-то было! Вася, чувствуется по экспрессии, здесь свой в «доску», поэтому минут через десять вылетает из толпы, как пробка из шампанского, с батоном, банкой и бутылкой.
- Вперед, мужики!
Еще минут десять петляем по старой Москве и, наконец, заходим в какое-то обветшавшее донельзя здание, которое внутри, впрочем, оказывается вполне цивильным офисом с приличествующей техникой. Но облупившимися обоями, то тут, то там заклеенными красочными плакатами с голыми «бабешками-календарями». Там вокруг стола сидит капелла человек из четырех и допивает третий, судя по столу, пузырь. Нашу бутыль встречают возгласами:
- О-го-го, «винт»!
Тотчас же скручивается головка «винта», всем наливают:
-Ну, за знакомство! – Все знакомятся. Выпиваем, закусываем. Снова выпиваем. Ну, на семерых – сами понимаете! Вася берет денег еще на одно «БББ» и исчезает. А я пока травлю москвичам анекдоты. Через полчаса я уже свой «в доску»! Возвратившийся Вася дает нам адрес, ключи и инструкцию:
- Мужики! Две комнаты – в вашем распоряжении! Холодильник, телевизор. Третья комната – жены! Но я с ней не живу. Придет, гоните её к такой-то матери. Все.
- Как все, - не понимаем мы, - а деньги, а наши документы?
    - Мужики – два пузыря - это по-царски! А документы ваши, если вы жулики, мне ничего не дадут! Я работаю на доверии!
Правда, сегодня все это похоже на ненаучную фантастику?
Да. Так вот. Попивши с мужиками и получивши ключи и «цэу», поперли мы восвояси по старой Москве. И тут, как на беду, Николку и приперло по малой нужде! А куда? В старой Москве разве туалет общественный сыщешь? Идем, ищем хоть проулок какой потемнее, хоть угол какой. Ан – нет! А Николку еще дюже припирает, невмоготу совсем.
- Ну, - говорит он мне, - Сашкец, счас прямо тут и опростаюсь!
- Погоди, - говорю в ответ. – Вон какая-то подворотня.
И точно: напротив, через улицу, арка с воротами. Ворота открыты. Вот Николка – шасть туда и скрылся! И только, это, он туда шмыгнул, как из этих самых ворот фургон выезжает. Остановился. Из него мужик вылез. Я еще ничего сообразить не успел, а мужик ворота закрыл на замок, сел в машину и дал по газам!
- Постой, му…- начал было я, но автомобиль уже исчез за углом! Вот-те и на! Надо ведь Николку как-то вызволять. Я – к воротам.
- Николка! – кричу. Нет ответа! Ах ты, мать честная, что же делать? И под воротами ведь не проползешь! А Николки все нет. Может, его по-большому приспичило? Поорал еще раза три. Тишина. «Дай, - думаю, - обойду здание». Обошел, просунулся между какими-то зданиями. Гляди-ка! Да ведь это театр Вахтангова с той стороны! А я как раз у служебного входа, что в какой-то переулок выходит. Стал. Стою. Думаю, если Николка откуда и вылезет, то меня уж точно не минует! И как нагадал! Но вылез-то он как раз из… служебного входа театра Вахтангова! Идет и смеется, гад! А я за него переживаю.
- Ну, Сашкец, - говорит он мне, - и попал же я в историю!
- Никак в собственное говно вляпался? – съязвил я.
- Гонишь! Бери выше! – И Николка поведал мне фантастический блиц-рассказ.
- Только загнул я за угол, смотрю, фургон на меня прет! Я – к стене. Тот свернул. Смотрю: вокруг – никого. Ну, я прибор вынул и только на стену направил, как хлоп меня кто-то по плечу. Я повернулся, Сашкец, не поверишь – стоит за мной сам Георгий Константинович Жуков, головой качает и говорит:
- Нехорошо, молодой человек, вот так вот на храм искусства имени Евгения Вахтангова по малой нужде покушаться!
- И тут я, Сашкец, от стыда сгорая и пряча прибор обратно в ширинку, понимаю, что никакой это не Георгий Константинович, а артист Михаил Ульянов!
- Извините, - говорю, - товарищ Ульянов, бес попутал! Проездом я, а туалета рядом нет!
- Да, это наша московская беда, - качает головой артист и говорит, - Пойдемте, я вас в наш театральный туалет сведу.
- Ну? - говорю я.
- Чё, ну? Посцяв, та й пойшов, як мовят хохлы.
- А спасибо-то хоть сказал Ульянову?
- А то как же!

ПЕСНЬ АРБАТУ

Как известно, театр имени Евгения Багратионовича Вахтангова стоит в самом, что ни на есть, центре Арбата - вотчины Булата Окуджавы. Впрочем, Арбат у каждого свой…
Я тоже, в любой приезд, приходил сюда и полюбил Арбат не хуже твоего Окуджавы. Господи, что за улица! Часами мог наблюдать за людским коловерчением этого пешеходного кусочка одновременно и старой и новой Москвы. Выдающиеся, не побоюсь этого слова, художники-моменталисты, которым всякие Пиросмани, Малевичи и другие малевичи и в подметки не годились, могли за четвертак соорудить одними пастельными мелками вашу цветную копию на картоне. Уличные музыканты-виртуозы так лабали «Чардаш» Монти, что Поль Мориа был в глубокой жопе! А какие концерты давали калеки-перехожие - кришнаиты, так это совсем атас!
- Гари Рама! Гари Кришна! (у них получалось именно «гари», а не «хари». Хари, кстати, у них тоже были отпадные: все обритые под бритву, в белых сутанах-сари, «девки все, как на подбор, у белых тапочках», как пел Высоцкий. «Под Высоцкого», кстати, на Арбате прекрасно пел один мужичок, которого я потом все больше видел на Ваганькове. Но о том - своя история).
Да… Ходят кришнаиты, звонят колокольчиками на всех членах, народец с панталыку сбивают, книжечки свои о семьсот с гаком страниц, шикарно изданные, суют всем почти за бесценок - 200 рэ, совсем ели уху что ли, Господи прости! Хари-гари!
Но еще интереснее было наблюдать за тем, как тысячи таких же приезжих, как и я, взирают на этот «праздник вкуса»! Недаром говорят, что в публичном доме наблюдение за известным актом стоит больше, чем этот акт, а уж наблюдение за наблюдающим за этим актом – и подавно дороже! Какие «картинки с выставки» приходилось здесь наблюдать!
Чопорные иностранцы в раскованных, шокирующих своей коротизной шортах и помятых рубашках, с «Кэнонами» и «Никонами» через плечо и бутылками вожделенной «кока-колы», щелкающие экзотических обитателей Арбата на пленку, дабы показать потом где-то в далекой Австралии русских аборигенов.
Невозмутимые прибалты в строгих костюмах:
- Скашиттэ, (пауза) какк (пауза) топирацца (пауза) Трэттякоффски каллери? (пауза) Спасип. По!
Шумно-говорливые грузино-азеро-армянские толпы, которых тогда еще не называли «лицами кавказской национальности», с лупоглазыми, курчавыми, вечно орущими детьми и толстыми усатыми женами, тащащими обычно в руках тюки с цветными панталонами «шисты шерст»:
- Эдик! Каринэ! Хачик! Армик-джан! Куда (это мужу), потерял их, идиот! Ваймэ! Минэ сичас инфаркиты будэт, слющщий!
Вот среднеазиаты в халатах в любую погоду:
- СУМэ гидэ? ГУМэ гиде? Балалар дукен гидэ?
А вот стайка щирых хохлов у выставки какого-то московского художника-авангардиста:
- Дывысь, Галю! Шо ж цэ такэ? Гарбуз, чи шо? – и тычет в картину, на которой написано «Женщина, полощущая белье». Женщина стоит спиной к зрителю и действительно полощет в речке белье, только она, почему-то, голая, видно, жарко. А естество, что на переднем плане, (или, скорее, на заднем?) действительно такое рясное да румяное, что с первого взгляда напоминает арбуз.
- Та ни, Мыкола, - ответствует Галю, присмотревшись, - то ж жопа! Тьфу! С глузду воны зъихалы, чи шо!
Шумит Арбат, раскинув свои сети для приезжих. Никто не уйдет отсюда без подарка или сувенира, а и не купишь ничего, так все равно наберешься впечатлений на всю обратную дорогу. Да и потом, в городах и весях долго еще будут звучать, порой и с изрядными привирушками, рассказы о диковинной столичной улице, а благодарные зрители, раскрыв глаза и развесив уши, будут перебивать рассказчика изумленным:
- Да тты ччо!
Там же встретил Уан-Зо-Ли. Может, помните, стабильно играл китайских негодяев во многих эпизодах, таких, например, картин, как: «Чрезвычайное происшествие» («ЧП») про танкер «Туапсе», «Поговорим, брат!» - советский романтический вестерн про гражданскую войну на Дальнем Востоке. Подошел, разговорился. Тот приторговывал на Арбате своими - удивительной красоты - миниатюрами в стиле го-хуа (как потом растолковал мне друг – го-***ст Александр Крахин). «Нужда заставила», - признался актер. - Кино в последнее время чахнет, да и я уже старый».
Короче, Арбат надо видеть и почувствовать, почувствовать не сразу, постепенно, как чашечку хорошего кофе, отхлебывая маленькими порциями и смакуя каждый глоток и ощущая в горечи напитка романтическую экзотику далеких и неведомых стран…
А в самом начале Арбата, словно нос океанского лайнера, разрезающий московские улицы, - ресторан «Прага» с его погляделками выхода после званого ужина иностранной знати к своим авто:
- Машину французского посланника - к подъезду!
- Машину временного поверенного в делах Республики Буркина-Фасо – к подъезду!
- Лошадь Пржевальского – к подъезду!
И – завистливое, зрительское, изумленное, но не злое:
- Вот же живут, суки!
В том же здании, правее, ближе к выходу на Калининский, чудесная то ли столовая, то ли кафе, где делают вкусняцкие настоящие(!) бараньи котлеты и не менее отличные мини-эклеры – мечту сладкоежки. Всегда не преминул отобедать там. Кафе «Врубель», как шутил я сам с собой. В смысле, здесь можно было плотно закусить, не выйдя из лимита рубля. В этой кафешке частенько столовалась московская беднота – цены прельщали. Помню, как-то раз, проголодавшись, я взял пару котлет и два эклера, и только приступил к трапезе, которая (был там и свой минус) всегда проходила в полуфуршете, так как есть приходилось стоя, за высоконогими столиками с мраморными столешницами. Так вот, говорю я. Только, стало быть, начал я вкушать любимое блюдо, как вижу у окна, напротив благообразную московскую старушку в старорежимной шляпке и вязанной потрепанной, но чистенькой кофте. И стоит та старушка и, потупив лицо, на котором я, к удивлению, вижу следы дешевого, но неплохо наложенного макияжа, собирает со стола кусочки пищи (нетронутой!) и, принеся от кухни стаканчик компота, все это неторопливо ест.
- А ведь бабульке не стыдно! – думаю я, глядя на нее.
Старушка, видимо, ловит не только мой взгляд, но и мысли:
- Нисколько не стыдно, молодой человек! – говорит она негромко. - Это государству должно быть стыдно за мою пенсию в пятьдесят пять рублей за вычетами. А я ведь всю жизнь протанцевала в Большом! И теперь, в свои восемьдесят четыре, живу одна и вынуждена питаться таким вот образом!
- Правда? – удивляюсь я ее возрасту и всему остальному.
- Горькая правда, - говорит старушка. - Представьте, танцевала рядом с Улановой! – глаза ее наполняются слезами воспоминаний. – Слушала самого Федора Ивановича Шаляпина. Не в Москве, правда, а в Кисловодске. Так случилось, что одно лето я была там на водах и жила с ним в одном доме.
- Вы не поверите, - говорю я удивленно, - но я сам из Кисловодска! Мало того, я родился и 17 лет прожил на улице Чкалова, где останавливался певец! У нас дома даже был портрет Шаляпина с его автографом.
- Да, что вы! – восклицает старушка. – Ну да… Улица Чкалова? Тогда она, наверное, называлась по-другому. Ах, молодость, молодость…
- Я не обижу вас, если предложу вам котлетку и пирожное? – спрашиваю я робко.
- Нисколько, юноша! Я разучилась стесняться. Дай вам бог здоровья, а в будущем – счастливой и сытой старости…
Я выхожу из столовой на Калининский проспект. Прохожу мимо родильного дома имени Грауэрмана, куда Шарапов из «неизмененного места встречи» отнес ребенка-подкидыша, и думаю, по аналогии, о только что случившемся диалоге со старой москвичкой: какие все-таки удивительные встречи подкидывает нам жизнь!
Вот и Калининский, с его высотниками-книжками и многочисленными супермаркетами типа «Новоарбатского», в котором во время оно, кажется, отоваривалась вся страна. Вот уютное «вкусное», но дорогое кафе «Валдай» с фирменной бастурмой, которую довелось и нам отведать всей семьей. А вот какая-то лесенка влево и вниз, в переулок. А это что? Ага, театр-студия при театре Вахтангова! Ба, да вот он и сам -

ТЕАТР ВАХТАНГОВА

Да, это он! Я, оказывается, зашел к нему с Калининского. Так я впервые познакомился, пока лишь снаружи, с одним из известнейших театров страны. И в тот приезд, по-моему, так в него и не попал. Рассказ мой о другой встрече с «Вахтанговым».
Лето. Жара. Межсезонье. Но для истинных театралов календарь - не указ. А поэтому я подхожу к театру без всякой надежды на билет. Потому и вид у меня не театральный: джинсы, майка, сумка. Вдобавок ко всему – пакет топленого молока, а в сумке – батон. Потрапезничаю, думаю, как проголодаюсь. Ну, а может, чем черт не шутит, и билеты достану. Впрочем, понимаю - это вряд ли. Потому как, потолкавшись в толпе страждущих, не вижу ни одного предложенного билетика, а на окошечке кассы, похоже, даже паутина образовалась. Смиряюсь с судьбой и иду в обратном направлении. Вижу служебный вход в театр, а напротив него, через дорогу, ремонтируется какой то магазинчик на первом этаже. Там же уютный невысокий металлический парапетик, на который я, с устатку, и сажусь. А не куснуть ли? Только собираюсь вытащить батон, как вижу, что из дверей служебного входа выходят трое мужчин, среди которых один седой, с характерным горбоносым профилем. Евгений Симонов, главный режиссер театра, услужливо подсказывает память. Сменил своего папу Рубена на этом посту. С ним двое молодых актеров театра. Рассуждают о простуде мэтра. Тот покашливает, уверяя, что в понедельник он будет в норме. В это время подъезжает авто, ведомое… ну, да, тощей, но стройной Юлией Борисовой! Прима закрывает дверцу на ключ, снимая зачем-то и кладя в кабину зеркальце заднего вида. Затем здоровается с мэтром и коллегами и, уловив нить разговора, рекомендует Симонову воспользоваться каким-то чудодейственным средством от простуды, которое есть только в центральной аптеке на ул. 10 лет Октября. Все входят в театр. Подъезжает и бибиканьем разгоняет толпу безбилетников, кучкующихся у служебного входа, машина обладателя самого бархатного баритона Союза и «Идиота» по совместительству – Юрия Яковлева. Народный артист – вот хохма! – тоже снимает зеркальце, но почему-то уносит его в портфеле! Подъезжают Лановой с Купченко. Василий черкает девицам автографы на каких-то книжках, Купченко входит в театр. Позади меня кто-то громко сопит. Ба! Да это же «Пан Спортсмен» из «Кабачка 12 стульев» - актер Юрий Волынцев! Ну и видок у него! Потертые, правда, фирменные – Wrangler – джинсы, живот навыкате из линялой футболки, небритый. В руках – портфель «Мечта командировочного», килограмм на 15, из которого торчит уголок махрового полотенца. Морда красная. Из бани, что ли? Или поддатый? В кино и на сцене чаще всего валяет дурака. (Через десяток лет его дочка под псевдонимом Ксения Стриж тоже будет валять дурака на Центральном телевидении. Пока же она ходит пешком под стол.). Переходит дорогу, здоровается с Лановым, который, вы будете смеяться: в это время снимает зеркальце заднего вида! Да что за оказия! Уходят…
Еще несколько запоздалых актеров калибром помельче, пешочком… Наступает затишье. - А не дернуть ли теперь молочка с крендельком? – думаю я сам себе. – А и то – дернуть!
Откусываю уголок треугольного пакета, вгрызаюсь в кренделек, то бишь булочку, и вдруг, чувствую, меня кто-то пасет! Тайно пасет! Не вижу пока кто и откуда, но – бесспорно – пасет! Что за черт? Осторожно запрокидываю голову, якобы для того, чтобы сделать глоток из пакета. Повожу очами, словно безумный Вий, слева направо, цепляя второй этаж театра. Есть! Тяжелая портьера на третьем влево от входа окне второго этажа слегка отодвинута, и оттуда на меня взирают два внимательных глаза. Приглядевшись, понимаю, что смотрят не только и не столько на меня, сколько на машину рядом со мной. А на ней – вот оно что – зеркальце НЕ СНЯТО! Эх, дурилка картонная! Да все они просто боятся, чтобы у них эти зеркала не стырили! Как это я раньше не догадался. А у этого мужика, видно, крыша забарахлила, он и забыл снять! Портьера тем временем раздвигается шире, и я вижу, что мужик с поехавшей крышей – это «бессменный Жуков нашего военного кино» Михаил Ульянов! И он бдит за своей красавицей, волнуется, что это за тип с отмазкой в виде молока тусуется у его любимого авто. Да надо же успокоить мужика! Мужик-то хороший!
Я простираю в сторону машины руку и указательным перстом показываю на зеркальце. Затем на себя и отрицательно качаю головой. Потом последовательно показываю пальцем на свою задницу, рот, булку и молоко – дескать, я тут посижу, потрапезничаю, а машина твоя мне – до фени! Видимо, делаю я это достаточно убедительно, потому что артист смеется, кивает мне и успокоено опускает портьеру….
Булка доедена, молоко, слегка прокисшее, допито. Пора, видимо, и честь знать. Я уже, было, беру ноги в руки, чтобы сделать их в общежитие, как к театру, вижу, прихрамывая, подходит артист Дадыко. Актер в основном эпизодических ролей, но актер хороший. Помню его в роли жандарма-тюремщика Косоротова в «Вечном зове». Решаюсь. Перехожу улицу, соображая, как же к нему обратиться, ведь имени и отчества не знаю.
- Здравствуйте, товарищ артист Дадыко! – не нахожу ничего лучшего я.
- Заслуженный артист, - устало говорит тот и продолжает. – Не могли бы вы быть столь любезны, чтобы провести меня в театр, о котором я бредил в далеком… Город добавить по вкусу. Угадал?
- В общих чертах, - обескуражено ответствую я.
- Угадайте ответ! – предлагает тогда актер.
- Ох, ребята, до чего же вы все меня зае…! – неожиданно для себя выпаливаю я. (Шутка не моя. Это Александр Анатольевич Ширвиндт в ответ на просьбу какого-то провинциального театрала. Цитата двухгодичной давности, подслушана мной у служебного входа Театра Сатиры. Тогда я в него так и не попал).
- О–го-го! – хохочет Дадыко. – Ну ты даешь, студент! Сразил! С кого слепил?
- С Ширвиндта!
- Шура может! Ништяк! Пойдем, проведу!
Он проводит меня служебным входом на галерку и, хлопнув по плечу, растворяется во тьме. Идет спектакль «Дамы и гусары». Дурачатся на сцене Яковлев и Ларионов, Лановой и Карельских. И вновь, как и на Таганке, спектакль – так себе. Но я-то только что просмотрел гораздо более интересный жизненный спектакль с теми же актерами, но только в жизни. И он мне больше по душе. А в антракте иду в туалет и, повинуясь какому-то приказу свыше, почему-то краду четвертинку мыла фабрики «Свобода». В качестве сувенира, успокаиваю я свою совесть. А что, могут же себе позволить красть чайные ложки многочисленные гости на инаугурации американских президентов! И – ничего! Традиция! А тут – мыло! Подумаешь! И потом, я же не умыкнул зеркальце товарища Ульянова!
С тех пор красть театральное мыло стало моей доброй традицией…