С ашдодского кичмана,
прищучив два ульпана,
припёрся в приблатнённый Тель-Авив.
Гундел я по ивриту,
хозяйчику-шииту –
РАБОТЫ.
…Или будет рэцидив.

Товарищ, товарищ,
а в прочем, адони,
укрой в своём шалмане,
мотнёю тряхани….
Пригрей и щедрость сердца
пришельцу покажи….

И всех, кого не любишь ты,
поставлю на ножи.

Товарищ, ну товарищ!

Шиит отправил к маме,
и как в чумном тумане,
я вынул из кармана пистолет.
Чуть в чуть не застрелился,
но всё, что смог –
напился.
Ведь щастя мне, там не было, как нет….

С ашдодского кичмана,
сбежал я в стельку пьяный,
пошёл пешком в родной Биробиджан.
Словили по дороге,
сломали руки-ноги,
и засадили в страханный зиндан.

Товарищ, товарищ,
скажи моей ты тёще,
что я почти погибнул
в этом каменном мешке,
что я желал, лучшее,
что я хотел, прощее,
а с чем остался –
с песнею,
вот в этой вот, руке…

В сирийском каземате,
сижу я в безвозврате,
и вспоминаю родный ИзраИль.
Как жил там безработный,
и каждую субботу
мне рав бутылку сладкого дарил.

…И на скамейке в парке,
как в райском зоопарке.

…Я был при том отпетый юдофил.

Товарищ, товарищ
на что мы напоролись,
за что ж мы проливали нашу кров,
они же тут жируют,
они же там пируют,
а я, голодный, в яме,
слагаю пролюбов..

С ашдодского кичмана,
прищучив два ульпана….

С ашдодского кичмана,
прищучив два ульпана….

Ой, мама, мама,
тёщечка моя!