Днём я без Интернета и не пытаюсь его подключить. От интернет-зависимости сейчас не страдают только те, кто ни разу в жизни не видел компьютера. Поэтому я периодически устраиваю себе детокс-программу. На западе человеку положена отдельная палата, психотерапевт и путёвка на Мальдивы. Мой метод лечения прост и бесплатен - вынуть штепсель из розетки. Нет интернета, нет зависимости от него. Сначала, правда, ощущаешь легкое беспокойство, вкупе с ощущением, что ты напрочь отрезан от мира. Потом начинаешь понимать, что миру нет до тебя никакого дела и успокаиваешься - мир подождёт. Виртуальное общение я тоже свела к минимуму: Большой Брат следит, правда, непонятно за кем и зачем. Заговоров против правительства я не взращиваю, в тайных пороках никому не признаюсь, задушевных разговоров не веду, потому как само существование души пока ещё под вопросом. Просто не люблю, когда роются в грязном белье или подглядывают в замочную скважину. К тому же появилась мода репостить диалоги из частной переписки. Никогда не знаешь когда и с кем проколешься и твоя беседа станет достоянием общественности. Не то чтобы общественность сильно интересовалась моими беседами, однако теоретическая возможность есть и мне это не нравится, при том, что я ни разу не параноик.

    На второй день в палату приходит доктор и учит пациента правильно сидеть, вставать и ходить на костылях. Дали три круга по палате. Устали. Мама начала жалиться, что у неё одна нога стала длиннее другой - часто встречающееся субъективное ощущение в первые дни после операции, пока организм привыкает к протезу. Жалобы не утихали, пришлось пригрозить, что если она не перестанет фантазировать, её опять повезут в операционную и будут подравнивать. Теперь смотрит злыми глазками и молчит - так-то лучше! Отец с семи утра уже торчит в клинике: я сплю, ему скучно, собирается и уезжает сам. Причём, когда мама дома, он с ней не разговаривает, смотрит телевизор, копается в телефоне, щёлкает семечки, но «шоб оно було» где-то рядом. Я приезжаю попозже, потому как если не выспалась, не функционирую вообще. Делать там особенно нечего, весь уход и лечение они берут на себя, а я вспоминаю молодость и играюсь в переводчика. Хочу сказать, что за три года, с того момента как мы в первый раз приехали в Германию, мама могла бы уже хорошо освоить немецкий и свободно болтать на бытовые и больничные темы, с учетом, что она учила этот язык в школе. Однако мозги нам напрягать лень, поэтому на все вопросы мы улыбаемся и отвечаем что-то вроде: «Спасыба, дарагой!» А я как немецкая собака, много что понимаю, читаю, но сказать ничего не могу.

    Сегодня встретила на улице бабульку в шляпке, ярком цветастом брючном костюме и босоножками на платформе и со стразами. От неё разило духами в радиусе пяти метров и она просто выпирала на километр из окружающей серо- коричневой массы. Меня так и подмывало подойти и спросить этого одуванчика: «Вы русская?!»