Наш заслуженный краевед "Колхозу", -
Аника Акакиевич Онучин, -
любил,
сидя на завалинке местного клуба имени Парижских Коммунаров,
тянуть наш самогон вперемежку с конопелькой самосадной,
да побасёночки баять о нашенском колхозном историческом наследии.
Чпокнет, бывало, после трудовой вахты
по разбору местных архивов,
да пыхнет вместе с публикой...
Да и выдаст на радость детворе что-нибудь эдакое:

"Служил в тутошних краях...
в былые времена...
ещё до Олегдавыдыча нашего Пилюлькина...
Легендарный Фелдшир! -
Мука Афанасьевич Лудищев...

Но все этого полу-почтенного служителя Жопколепия
за глаза, конечно, "Наш Главврач" прозывали.
А как же? Ёй он в одну харю:
весь прописной медперсональ -
от ставленника Минздрава (богоммазанного Архимандрита)
до всякой челяди милосердствующей (сестринской читы-бритты).
Хотя нет...
По пятницам у него в качестве общественных работниц,
за подпольную тягу к распутству,
две проституирующие колхозницы исправительным трудом занимались.
А по вечерам они втроём стресс снимали.
Пили медицинский спирт и дышали на троих закисью азота.
В общем, культурная программа кильдыма
была аскетически выдержанной и по делу краткой.

После умерщвления плоти, Лудищев наш
попыхивал самокруточкой и излагал своим лярвам
праведные и поучительные истории
о дуалистической натуре бытия,
которая, задавая своему окружению две разных загадки,
требует от него (окружения своего) всего одну отгадку,
да так, чтобы предыдущим смыслам сразу бы соответствовала.
Он называл это "Изяществом житейского силлогизма".

Как написала в своих показаниях
одна из наперсниц гр-на Лудищева -
Эвелина Семирамиди:
"Старый козлик однажды вспомнил,
как он врачевал нечаянно попавшего в наш "Колхоз"
Генерального Секретаря СССР Юрия Владимировича Андропова"

Далее Аника Акакиевич
раскрывал
свою очередную монографию
в какой-нибудь картонной папке №999
под названием
"Из жизни колхозника...",
и, словно юродивый скальд, начинал нараспев, с белым взором слепца зачитывать
свои сказительные переложения материалов следствия:

"Он, генеральный-то, - говорил устами Онучина гр-н Лудищев,-
о тудышную пору-де
над здешними местами кружил на государевом гелекоптере.
Потому-вишь-как частные охотхозяйства зарвавшихся чинуш
самоличностно выявлял,
да в блокнот свой секретарский красным карандашом вписывал.
Чтобы потом их-супостатов всех,
по закону социалистической справедливости,
на другие должности в полюбившиеся края прописать пожизненно.
Это он мне сам рассказал, когда винтокрыл его чой-то там зафырчал,
да и шмякнулся недалече от нашего "Колхозу",
Его, помятого да струхнувшего, ко мне в медпункт и принесли.
Я его, правда, от ушибов да переутомления быстро спиртом подлечил,
но профессиональная этика, и природная тяга к приключению,
толкнули меня на гибельный эксперимент..."

Тут краевед Онучин становился совершенно невменяем,
ибо переходил на завывания в лицах:

"И сидел гореёмный Генсек наш,
и томимый спиртом вопрошал у Фелдширу:
- Как жить-то, брат, коли смысл найти не могу?
А вершитель зравья человечьего в ответ попыхивал:
- А дай мне ручку свою кгбшную,
я тебе на пальцах всё растолкую..."

В материалах же следствия факт представлен расшифровкой записи прослушки
(прим. редакции газеты "Колхоз и Закон" -
за правдивость стенограммы редколегия не ручается.
Поскольку местный писарь Песочкин,
который и делал расшифровку беседы,
всегда был склонен
к поэтическому переосмысливанию советского партийного языка.
И часто менял как сами канцеляризмы на устно-народные эпитеты,
так и смысловые фигуры номенклатурной речи
подгонял под православный устав).

Доктор:
- А расскажите-ка мне батенька, что у вас за недуги имеются,
кои обычно вам досаждают в повседневности.
Андропов:
- Да вы понимаете, доктор, вот хочу я смысл своего существования в мире найти.
От того мучаюсь, напрягаю силы свои.
Делаю всё чтобы максимально полезное из себя выжать...
А на практике...
Доктор:
- Да вы не стесняйтесь, милейший товарисчЪ, мне, как духовнику - всё можно.
Андропов (вздыхая):
- Вот хочу я, доктор, в форме хорошей быть, уважение внушать.
Не ем с самого утра, пью на работе кефир.
Сигареты только с фильтром и до половины курю...
Но понимаю, что это всё не очень хорошо.
Организм в стрессе и жрать хочет.
А потом домой возвращаюсь и понимаю, что поесть надо.
Но, чтобы на ночь не кусочничать, я свой ужин обильный зараз сжираю
и ещё долго сижу перевариваю его
за просмотром прессы и вычиткой оперативной информации.
Оно вроде бы как у питона получается, только наоборот:
Он раз поел и спит неделями.
А я раз ввечеру нажрался и потом
весь вечер, ночь недолгую и весь рабочий день
эти свои суточные запасы впитываю организмом, да о Родине думаю.
Доктор:
- И что же вас не устраивает?
Андропов:
-Я понимаю, что это скверно, - то, что я делаю,
но такой режим соответствует графику
моей ответственной работы на благо государства...
Понимаете, доктор, тут дело ещё во всяческих побочных эффектах...
То у меня понос с утра, то по неделям выдавить из себя
переизбыток дерьма не могу.
Доктор:
- Так чего же вы хотите, дорогуша,
ваш организм находится в постоянном напряжении.
Готов верить, что это даже помогает вам в службе.
Другой вопрос, так, какого же совета вы хотите от меня?
Хотите работать в таком ритме -
тужьтесь и дрыщите;
держите организм в таком состоянии и вы будете поджарым и активным!
Но не надолго.
Вы же не железный дровосек.
Скоро сломаетесь.
И, судя по вашим глазкам, очень скоро. Это я вам гарантирую.
Так что решайте сами: в чём оно, это ваше счастье.
(долгая пауза)
Андропов:
- А вот вы бы, доктор, что на моём месте?..
Доктор:
- Как коммунист и патриот?
Андропов:
Да-да. Именно как коммунист и именно патриот!..
Доктор:
- Я бы всё сделал для блага отечества!

Что же до изложения событий краеведом Онучиным,
то на этом месте он, как правило, приходил в определённое сознание
и читал уже больше по деловому, но всё же творчески:

"И оставил Фелдшир Генсека в раздумьях, да сам руки потирал:
мол, интересно посмотреть
на результат психопрограммирования
такого Большого человека,
который всею страной хороводит".

По словам же Эвелины Семирамиди,
сам Лудищев вспоминал происшествие так:

"Я, когда его слушал, всё думал:
Чего ж ты, шпала гэбэшная, хочешь:
сам же всё понимаешь:
хочешь пожить - питайся нормально, про дела забудь;
а коли прославиться душа твоя алкает,
как у вечно живого дедушки Ленина, -
полезай в печку
(фраза "про печку" и стала потом одним из основных обвинений
- прим. редакции газеты "Колхоз и Закон").
Ну и я слукавил, конечно, перебрал с допингом-то.
Подумалось тогда:
а чем я от авгура-то отличаюсь, вот стоит передо мной человече -
сам всё видит и знает, а выбор сделать не может.
Его и обманывать-то не нужно.
Он любому приговору рад, чтоб покрасивше, да с его внутренним мнением совпало.
Ну, я ему, стало быть, и выдал:
мол, дорогой товарищЪ Генсек, ведите себя как настоящий партийный человек.
Но мне-то понятно, что никакого выбора я за него не делал:
Вот, скажем, решит он, что как муж государев должен беречься -
и в том будет прав;
а коли свято верит в свою миссию лампочки Ильича -
пусть прожигает свою мозговую спиральку всем на радость".

А Аника Акакиевич уже подводил свою новеллу к печальному крещендо:

"И двух годков не прошло,
как не стало светлого нашего Генерального секретаря СССР.
И пошло всё прахом, и повернула страна в пучину вакхическую.
И сознался на допросах супостат Фелдшир:
по его это наущению слёг наш Вождь в одр.
И забили его артельщики кулаками до смерти по приговору Колхозной тройки".

И ещё долго бубнил краевед о чём-то значимом,
а потом шёл на сельский погост к могилке лекаря Лудищева.
Над холмиком на памятной доске алела стыдом эпитафия:
БОЛЬШИНСТВО ФАКТОВ БЫТОВОГО НАСИЛИЯ НА РУСИ
ПРОИСТЕКАЕТ ИЗ СЛОВ, ПРОИЗНЕСЁННЫХ
НЕВОВРЕМЯ,
       НЕ ТАМ
       НЕ ТЕМ
       И НЕ ТАК!
БЕЗ БАЗАРУ.

И плясал Онучин вокруг могилки наш деревенский хип-хоп
на стихи гражданина-поэта Владимира Маяковского
"Что такое хорошо и что такое плохо".
Получалось трагично, глупо и бессмысленно, как вся наша жизнь.