В моём родстве – то колдуны, то йети
и сам породы страшных и ужасных.
Охотился я как-то на поэта
и,
чувствую сегодня,
съел напрасно.
В нем, видно, был какой-то странный вирус,
а, может, дух его в мозги пролез мне.
С тех пор, как съел – количественно вырос
процент рифмующихся слов –
цена болезни.
Куда-то там неведомые страны,
влекут,
тоска заходит каждый вечер,
за грудь берет и требует нирваны,
а мне её попотчевать-то не чем,
ну, разве, что винищем заливая.
Как зомби, оживающие строчки
преследуют.
Стихирная кривая
трясет от зарождения до точки.
Куда теперь трехглавому Горыне?
Три лба на страже ритмики и смысла,
а тут еще по почкам бьет гордыня,
что мы – такой талантливый
повисла
тишь
и птицы не поют в округе –
им тексты навязал свои для песен.
Друзья поразбежались все в испуге,
попробуй, отзовись на стих нелестно.
Эх, мать честная, что-за наважденье?
Врача,
попа
или цистерну водки,
залить во мне пожар стихогоренья,
и кляп ещё заткнуть поэту в глотку?
У темных сил теперь я не в законе:
я с виду - нечисть,
дух – интеллигента.
Тройной одеколон в одном флаконе -
вонючий спирт с аромокомпонентом
и праведный мой рык – огнедающий,
не огнедышащий,
стараньями поэта,
настроен к созиданью.
- Вездесущий,
за что мне мукотворческое это?
Я буду чист, тропою травоядных
готов пойти, уже иду, зараза
и прозы влил,
умышленно я
йаду -
умри поэт,
не жалко мне, ни разу!